Часть шестая
КРАТКИЕ ЭПИЗОДЫ ВОЙНЫ.
ИЗ УТРАЧЕННЫХ ДНЕВНИКОВЫХ ЗАПИСЕЙ
НАЧАЛО

Адъютант на сутки
Мне стало интересно: буду адъютантом, чему я сильно обрадовался, хотя не знал, каковы его обязанности. Однако вскоре на практике узнал, насколько они обременительны. Взял чемодан своего командира килограммов на шесть-семь (капитан подал мне его), подумал, что так и положено мне по статусу его носить. И вот колонна в 500 человек вытянулась по дороге – надо подождать, приказ всем передать, и тут же бежать вперед за новым приказом и снова всех ждать, передавать новый приказ. И все с этим чемоданом. Постою, догоняю, догнал – бегу назад; вконец замучился. Сказали: еще пять километров и остановка будет на ночлег, а оказалось, что все села заняты войсками, готовящимися идти в наступление, и негде приткнуться. А был уже январь-месяц, погода, правда, была не холодная, но снег сырой. Нам, вконец уставшим, разрешили присесть ненадолго, не доходя до одного села; и мы тут же уснули. Когда я проснулся, оказалось, что промокли у меня штаны фланелевые и фуфайка (а, уходя из дому, я оставил хорошую и надел самую плохую одежду, чтобы старуха не догадалась, что ухожу: все старое и почти рваные хромовые сапоги, еще партизанские). Ноги в сырой одежде так простыли, что не мог встать: мышцы сводит судорогой. Пришлось сначала ползти на четвереньках; бужу остальных – никак не проснутся: километров 70 ведь прошли. Потом палку нашел на дороге, опираясь на нее, дошел до села. В каждом селе военных полно. Смотрю, в одной избе огонь в передней комнате, прошел через палисадник, хотел добраться до окна, постучаться, но присел – дождаться окончания какого-то разговора внутри – и так и уснул сидя. Меня потом разбудили – наши увидели: какой-то человек замерзает в гражданской одежде. Меня затащили на печку. Согрелся на печке, а как теперь, думаю, встану? Уже светать начинает. А Комбасов куда-то делся, я не заметил, в какой дом он зашел. Когда меня разбудили, я спустился с печки, держась за полати, осторожно пошагал и понял, что далеко не дойду. Нашел командира, капитана, говорю: «Одни сутки служил вам адъютантом, а теперь ходить дальше не могу: я простыл, на снегу лежал, а обмундирования нам еще не выдавали. Дайте мне адрес конечного пункта маршрута – я на попутных машинах доеду». И вдруг Комбасов появился. И нам обоим командир разрешил добираться самостоятельно. Около неисправного моста задержалась одна из машин с будкой, мы и запрыгнули в открытую дверцу. Там были военные. Спрашивают, почему мы без спросу в гражданской одежде лезем в военную машину. Мы объяснили, что едем на фронт воевать, и они нас приняли. Доехали до назначенного села, и ночью догнала нас наша колонна. Вот так я и оказался в кавалерийском корпусе – Первом Конном корпусе, командовал которым генерал-лейтенант В.К. Баранов. Оттуда ночью перебрался я в 7-ю дивизию, затем в 26-й кавалерийский полк. И мы, еще не перодетые, – на передовую, в артиллерийскую часть, спустились в крытый окоп около пушки. Ближе к утру старшина-артиллерист приходит: «Где тут новенькие, я принес им обмундирование?». Часовой говорит: «Вон там они, зуб на зуб не попадает, дрожат от холода». Старшина позвал нас недалеко на склад, выдал новое обмундирование…

Артиллерист в кавалерии
Вскоре по прибытии в артполк мы уже отражали атаку немецких танков. Немцы начали наступление утром, бой был тяжелый. Накануне командир батареи, сибиряк, в звании капитана (по прибытии на передовую мы както сразу определили: хороший мужик!), черноглазый красавец примерно моего роста, спросил меня: – Какое у тебя образование? – Среднее, педучилище закончил. – А я четыре класса кончил, кто старше? Давай, ты будешь командиром батареи, а я подчиненным твоим! – Давайте не будем усложнять! Лучше скажите, каковы будут мои обязанности? Я легко могу сработать за любой номер в расчете, кроме наводчика: еще не приходилось это делать. Капитан сказал, что наводчики есть, причем опытные; а мне для начала поручает выполнение обязанностей снарядного: готовить, как начнется бой, снаряды для стрельбы, для чего вынимать из снарядного ящика патроны (гильзу со снарядом) и поворачивать на снарядах – по его команде – регулирующие кольца в положение взрыва на удар, либо дистанционного взрыва. Мне вручили спецключ с шишечкой на конце для поворота кольца, в котором имелось соответствующее отверстие. В первом же сражении с танками противника все снаряды пришлось ставить на удар – невелика была премудрость. В том бою я находился в небольшом вырытом углублении около снарядного ящика – готовил снаряды и подавал командиру орудия, командир – чуть выше меня, он передавал снаряды от меня заряжающему. Во время этой дуэли с танками тяжелый танковый снаряд угодил прямо под нашу 45-миллиметровую противотанковую пушку (в солдатском фольклоре она получила меткое прозвище «Прощай, Родина»). Она вышла из строя полностью, колеса разлетелись в разные стороны. Расчет погиб, кроме нас с командиром орудия, потому что мы находились пониже, и осколки пронеслись над головами. После боя утром командир батареи позвал меня, поглядел и говорит: «Слушай, давай тебя отправлю в штаб, а то пушки теперь у вас нет, а потом и голову оторвут, и выйдет, что зря ты среднее образование получал. Там вначале посыльным будешь, а затем тебе найдут место наверняка поважнее, чем здесь».

Назначение переводчиком
В штабе полка очень быстро решилось мое назначение на должность переводчика; этому способствовало следующее. На вторые сутки нахождения в штабе я стал свидетелем допроса пленных. Допрашивал малограмотный переводчик – бывший прокурор, вопрос задает – из книги читает, потом ответ по словарю сверяет, а под носом у него капля крепко держится, не срывается. Другие пленные томятся, ждут своей очереди. Я находился рядом, и, видя, как мучается пожилой переводчик, попросил у присутствовавшего при допросе офицера разрешения допросить. Подозвал одного немца (а я до этого немецкий язык изучал в педучилище, а еще раньше – в Саратовской области в одной школе в начальных классах учились вместе с детьми немцев-колонистов, а в начале войны – знающий язык мой второй номер пулеметчика каждый день тренировал меня в немецком языке) и довольно быстро получил от пленника нужные сведения. Затем допросил второго, третьего – всего шесть человек. Находившиеся рядом офицеры были удивлены. Один из них (это был начальник связи полка капитан Соколов, с которым мы в дальнейшем состояли в дружбе до конца войны), скорый на решения, – в чем я неоднократно убеждался и в дальнейшей нашей совместной службе и дружбе – тут же позвал меня к командиру полка: «Товарищ полковник, я вот нашел настоящего переводчика. Он при мне быстро допросил несколько человек, и все его понимают». Вечером офицеры принесли отобранный у пленных экземпляр книги «Майн кампф» («Моя борьба») Гитлера. Я прочитал и перевел им одну, затем вторую страницу, и после этого у штабников не оставалось ни малейших сомнений в том, что они нашли знающего переводчика. Так вместо этого бывшего прокурора меня и взяли переводчиком. А что касается прокурора, то капитан Соколов (который меня представил комполка в качестве переводчика) сказал: «Он ведь мешает тебе, я его на передовую отправлю». И действительно, его на следующий же день попросили на передовую: срочно допросить, пока живой, раненого пленного. Однако по дороге его ранило осколком мины в пятку, и отправили прежнего переводчика в госпиталь, сказав ему: «Ты просись подальше от фронта, за Урал – ты ведь сибиряк, лови в тылу преступников – там для тебя будет работа, а здесь тебе нечего делать». И больше мы его не видели. Потом и командира той батареи, капитана, ранило, и он попросил меня проводить его до медсанэскадрона, а то ненадежны, мол, у него «кучера». Так я волею случая стал переводчиком в кавалерийском полку, и на этой офицерской должности прослужил до конца войны.

На реке Стрый
Зима 1944 года; Западная Украина. Нашей дивизии предстояло форсировать реку Стрый – правый приток Днестра. Подъехали к ней; река уже была покрыта льдом, мостов не было. Нам указали направление движения по льду к противоположному берегу. Лошадей наших временно забрали, чтобы вытянуть 76-мм пушки на другой берег. Была ночь. Мы поползли по указанному направлению к темневшему противоположному берегу. Однако оказалось, что в темноте за берег мы приняли заросли осоки. Вокруг каждого стебля от нагрева (а был уже февраль-месяц) дневным светилом образовался незамерзающий кружочек, и лед стал дырчатым, непрочным. Первые пять человек, которые ползли впереди эскадрона, провалились по горло в ледяную воду, в том числе и я. Когда из реки выбрались, поскорее легли на спину, сняли сапоги и вылили воду. Затем артиллеристы вернули нам наших лошадей; мы поехали верхом. Но был порядочный мороз, и наша одежда так задубела и превратилась в такие прочные доспехи, что мы никак не могли слезть с лошадей; а шинели примерзли к седлам. И сами мы замерзли, как говорится, до костей. Мы заметили сарай (стодолу), заехали туда, набрали хворосту, зажгли костер. Начали бегать вокруг костра; от нас шел пар. Немного согревшись, поскакали на конях дальше; в следующем селе хозяин дома, куда мы зашли, велел поскорее ломать изгородь и жарко протопить печь. Мы еще немного просушились, но было уже поздно: от ледяной воды и езды на морозе я просту)=дился и заболел так сильно, что на лошади ехать уже не мог. Меня пересадили к пушкарям, и я шагал, цепляясь за ствол пушки. Дальше все было как в бреду. Очнулся я, как оказалось, только через два дня, в одном селе западнее Луцка, лежа под тяжелым грузом кавалерийских седел. Я услышал, как меня ищут: «А переводчика не видели?». – «Нет, не видели», – отвечает знакомый вроде голос. А я лежу в доме между печкой и стеной, на меня навалена большая куча седел – для просушки. Думаю про себя: «Если откликнусь, растормошат меня – опять голова будет болеть». И промолчал, не стал отзываться. Но через некоторое время седла понадобились, их убрали и обнаружили меня. Один кавалерист говорит: «А я видел, что чьи-то сапоги торчат из-под кучи седел, но не придал этому значения. А там, оказывается, наш переводчик спит!». Вот этих двух дней забытья моему молодому организму вполне хватило: далее процесс выздоровления пошел так быстро, что я вскоре встал в строй. всего за годы войны пришлось разными способами форсировать немало рек и речушек, и самая первая из них – великая река Днепр. Это было в начале войны в 1941 году, когда наш железнодорожный батальон капитана Сушко переправлялся на грузовом теплоходе. Судно уже подходило к противоположному берегу Днепра, как налетели немецкие самолеты и стали бомбить. За корабельным штурвалом в ходовой рубке была молодая девушка-рулевой; она мастерски маневрировала между разрывами бомб и довезла нас без потерь; мы попрыгали с корабля на песок на мелководье, а следом и лошади, которые почти обезумели на палубе от бомбежки. Упомяну также Вислу (на плацдарм на правом берегу около г. Сандомир артиллерию переправили на лошадях, а эскадроны прошли спешившись), Санок (через неглубокую и неширокую в месте переправы реку – вода была лошадям по брюхо – переправились верхом, не замочив сапог), Одер, Шпрее, Эльбу… Одни из них проходили по мосту, другие – на коне, и вплавь рядом с ним, держась за гриву или уздечку (с левой стороны, откуда садились на коня – так привычнее и человеку, и животному, которое плывет неспешно, перебирая передними и задними ногами…). Командиры относились ответственно к преодолению водных преград, и происшествий, таких как на реке Стрый, – более не случалось.